Марина стояла у двери спальни, не решаясь войти. В голове звучали его слова: «Ночью зайди. Сделаем это…»
Она представила всякое — и грусть, и неловкость, и даже страх. Но любопытство оказалось сильнее.
Она тихо постучала.
— Павел Ильич, вы звали?
— Заходи, Марина, — голос его был усталым, но не дряхлым. — Помоги мне подняться.
Он сидел в кресле у кровати, в халате, поверх которого лежал старый шерстяной плед.
— Что вы хотите сделать? — осторожно спросила она.
— Пойти. Просто пойти. Я десять лет не видел ночного неба, — сказал он тихо. — А сегодня вдруг захотелось. Может, последний раз.
Марина подала ему руку. Тело его было хрупким, но взгляд — твёрдым. Они медленно спустились по лестнице, мимо портретов предков, мимо мраморного пола, блестевшего под лунным светом. В саду пахло влажной землёй и сиренью.
Он остановился, запрокинул голову.
— Смотри… Луна, как в сорок шестом. Тогда я впервые поцеловал свою Галю. — Он улыбнулся, как мальчишка.
— Расскажите про неё, — мягко сказала Марина.
— Она умерла молодой. Я строил дома, а дом для нас так и не построил. С тех пор и живу — в чужих стенах, с чужими людьми.
Он опустился на скамейку, и Марина укутала его пледом.
— Спасибо тебе, что пошла со мной. Знаешь, я всю жизнь боялся одного — что уйду, и никто не вспомнит.
— Не говорите так. Люди помнят добро.
— Добро забывают быстрее всего, Марина. Но ты… ты другая.
Слова его задели её до глубины души. В ней что-то дрогнуло — жалость, нежность, или, может быть, воспоминание о своём деде, которого она не успела проститься.
Они сидели долго, молча. Только луна да ветер.
Когда они возвращались, он вдруг задержал её руку.
— Завтра покажу тебе кое-что, — сказал он. — Тайну, которую я никому не открывал. Даже Галине.
Она почувствовала холодок.
— Тайну?
— Да. Если после неё ты останешься — значит, не зря я прожил жизнь.
Марина кивнула. Она не знала, что именно ждёт её завтра. Но впервые за много лет почувствовала — не просто на работе, а на своём месте.
Той ночью она долго не спала. В голове звучали слова старика: «Простой человеческой доброты…»
И где-то внутри зажглось странное, светлое чувство — будто судьба привела её сюда не случайно.
Утро в особняке началось с тишины. Лишь старые часы отбивали секунды, словно отсчитывали время до чего-то важного.
Марина приготовила завтрак, но Павел Ильич не притронулся. Он был задумчив, взгляд его блуждал где-то далеко.
— Вы плохо спали? — спросила она, ставя перед ним чашку чая.
— Наоборот, спал хорошо, — усмехнулся он. — Десять лет не спал так спокойно. Просто… решил, что пора.
— Пора?
— Пора закончить одно дело. Поможешь?
Марина кивнула, хотя не понимала, о чём речь.
Он велел достать ключи из старого шкафа в кабинете. Ключей было много, на каждом табличка: «гараж», «чердак», «архив». Один был без надписи — маленький, потёртый, как будто его часто держали в руках.
— Этот, — сказал он. — Под лестницей есть дверца. Никто её не замечает.
Марина спустилась вниз и действительно увидела узкую, еле различимую панель. Замок щёлкнул тихо, и запах старой пыли ударил в нос. Внутри — деревянный ящик, покрытый тканью.
— Принеси его сюда, — попросил Павел Ильич.
Он открыл крышку дрожащими руками. Внутри лежали пожелтевшие письма, женский кулон с выгравированной буквой «Г», и фотография: молодой мужчина в форме держал за руку улыбающуюся девушку.
— Это Галя… моя жена, — сказал он, голос дрожал. — Мы поженились в сорок шестом. Но потом я… ошибся. Сильно.
Он замолчал. Марина ждала.
— Был один проект. Мы строили санаторий. Деньги, связи, аванс… Я тогда выбрал карьеру, а не семью. Галя умоляла бросить всё. А я сказал ей: «Потерпи, я скоро вернусь». Она не дождалась. Ушла. Сердце.
Он провёл рукой по лицу. — Я похоронил её и всю жизнь хоронил себя.
Марина опустилась рядом.
— Вы сохранили всё это ради памяти?
— Нет. Ради прощения. Каждый вечер я разговариваю с ней. И каждый раз слышу в тишине: «Ты не понял, что такое любовь».
Он поднял глаза.
— А ты понимаешь, Марина? Что это — любить?
Она растерялась. Перед глазами всплыла боль её собственного прошлого — муж, который ушёл, сын, который перестал звонить.
— Наверное… это когда не требуешь ничего взамен. Когда просто остаёшься рядом, даже если всё рушится.
Он кивнул.
— Тогда, может быть, ты и поможешь мне сделать то, чего я не смог.
— Что именно?
— Построить дом. Для неё. Не из кирпича — а из добрых дел. Хочу, чтобы часть моих денег пошла на приют для стариков. Назовём его «Дом Галины». Ты поможешь мне?
Марина почувствовала, как у неё защипало глаза.
— Помогу. Обещаю.
Он сжал её руку.
— Спасибо, девочка. Тогда ночью снова зайди. Я подпишу бумаги. А потом… расскажу тебе то, чего не знает никто.
Она почувствовала странное волнение — как будто судьба готовила им обоим что-то большее, чем просто уход и работа.
Ночь снова опустилась на особняк.
Марина поднялась по лестнице — теперь уже без страха. Она чувствовала: сегодня всё закончится. Или начнётся.
Павел Ильич сидел у стола, освещённый мягким светом лампы. Перед ним лежала стопка бумаг, и на верхней — документ, где аккуратно выводилось: «Фонд „Дом Галины“. Основатель — Павел Ильич Орлов».
— Подписал, — сказал он устало, но с лёгкой улыбкой. — Теперь я спокоен. Но осталась одна вещь… самое важное.
Он достал конверт, запечатанный воском, и протянул его Марине.
— Это письмо. Я написал его Гале сорок лет назад. Никогда не отправил. Всё боялся — что не поймёт, не простит. Прочти.
Марина колебалась, но он настоял.
Она развернула пожелтевший лист. Почерк был неуверенный, буквы дрожали, будто написаны рукой, которую мучила боль:
«Галя.
Если ты читаешь это письмо, значит, я не успел вернуться. Я думал, что любовь можно отложить — как встречу, как отпуск.
Я строил дома, но не построил счастье. Я делал деньги, но потерял то, ради чего вообще стоило жить.
Прости, если сможешь.
Я живу, но без тебя всё мёртво.
Твой Павел.»
Марина подняла глаза — и увидела, что по щеке старика катится слеза.
— Я хотел, чтобы ты прочла это вслух, — сказал он. — Чтобы хоть кто-то знал, что я любил. По-настоящему.
Она подошла, взяла его руку.
— Она слышит вас. Я уверена. Может, через меня…
Он тихо улыбнулся.
— Тогда, значит, не зря всё это.
Он поднялся, подошёл к окну. Луна стояла прямо над садом.
— Там, под той сиренью, — прошептал он, — я похоронил кулон. Думал, никто не найдёт. А теперь хочу, чтобы ты достала его завтра и передала в приют. Пусть будет символом.
Марина кивнула, чувствуя, как сердце сжимается.
— А вы… вы-то как? Вам плохо?
Он устало опустился в кресло.
— Нет, просто… я, кажется, всё сказал. Всё сделал. Можно и отдохнуть.
Она подбежала, но он уже закрыл глаза. Лицо его стало спокойным, словно он наконец нашёл то, чего ждал всю жизнь.
— Павел Ильич… — прошептала Марина. — Спасибо вам.
Снаружи начинал светать. Луч солнца пробился сквозь окно, упал на бумаги — и на подпись, выведенную аккуратным старческим почерком.
Через неделю Марина стояла у входа в небольшой дом с табличкой «Дом Галины».
В саду уже высаживали сирень — ту самую, под которой он когда-то стоял.
Она достала кулон и повесила его на ветку.
— Вы всё-таки построили дом, Павел Ильич, — прошептала она. — Только не из камня. Из доброты.
Ветер тронул ветви, и кулон качнулся, поймав утренний свет.
Казалось, в этом блеске улыбнулась сама Галина.
