Прошло ровно три года со дня, когда Лена исчезла.
Три года, прожитых как во сне, где дни и ночи не различаются, а память превращается в бесконечное эхо шагов по пустому дому. Ольга давно перестала считать календарные даты — лишь одна оставалась в сердце, как выжженный знак: 4 октября. В этот день небо снова стало таким же низким, и ветер с Амура принёс ту самую тяжёлую сырость, что бывает перед бедой.
Ольга сидела у окна, как обычно, с лампой. Только теперь лампа уже не горела — перегорела спираль, а купить новую всё не было сил. В руках — старый вязаный шарф дочери, пахнущий мылом и чем-то детским, давно ушедшим.
Внезапно за окном мелькнула тень. Сначала — будто случайная, собака или прохожий. Но потом — снова. Силуэт девочки. Маленький, тонкий, с косами. Сердце Ольги ухнуло вниз.
— Лена?.. — голос сорвался, стал хрипом.
Она выбежала босиком во двор, почти спотыкаясь. Ветер хлестал лицо, туман стлался по земле. На старой калитке стояла девочка. Мокрая, в старом пальто, слишком большом для её фигуры. И на руках… два свёртка.
— Мама… — прошептала она. — Я вернулась.
Ольга замерла. Всё внутри закричало — от радости, от ужаса, от невозможности происходящего. Она бросилась к дочери, прижала её к себе, чувствуя холодное, дрожащее тело.
— Господи, Лена… Где ты была? Что это?.. — взгляд её упал на свёртки. Один из них зашевелился.
Внутри лежал младенец. Настоящий, живой, крошечный. Рядом — второй, чуть постарше, с большими глазами и тихим дыханием.
— Это… мои дети, мама, — произнесла Лена тихо, почти шёпотом.
Слова ударили, как молния. Ольга отшатнулась, не веря.
— Что ты говоришь? Как… дети?..
Лена молчала. Смотрела куда-то мимо, в серый воздух, будто за ней стояла целая пропасть воспоминаний.
В ту ночь дом наполнился странным звуком — шёпотом, дыханием, лёгким плачем младенцев. Ольга сидела на краю кровати, не мигая, наблюдая, как её дочь кормит детей. Всё казалось нереальным.
— Лена, расскажи мне, — наконец сказала она. — Где ты была все эти годы?
Девочка подняла глаза. В них не было прежнего света — только усталость, слишком взрослая для десяти лет.
— Мама, я не помню всё. Я проснулась в лесу, потом были люди, дом… я не могла уйти. А потом… появились они. И я знала, что должна вернуться. Только домой.
Ольга прижала её к себе, не зная, плакать или молиться. Снаружи ветер снова взвыл, а где-то вдали, в тумане, будто кто-то стоял и наблюдал за ними.
И в ту ночь лампа, давно потухшая, вдруг вспыхнула сама собой — тихо, мягко, как будто кто-то зажёг её изнутри.
С утра Благовещенск затянуло туманом так густо, что улицы будто растворились. Дом Синицыных стоял на краю города, и теперь казалось, что он вовсе отделился от мира. Всё вокруг было тихо, слишком тихо — даже птицы не пели.
Ольга не сомкнула глаз. В комнате пахло молоком и сыростью, словно кто-то открыл дверь в прошлое. Лена сидела у кровати, качала одного из малышей. Другой спал в старом ящике из-под яблок, устланном одеялом. Девочка всё делала уверенно, спокойно — как взрослая женщина. Только глаза оставались чужими: настороженными, будто она ждала, что кто-то войдёт.
— Леночка, — осторожно сказала Ольга. — Ты помнишь, как их зовут?
Лена кивнула.
— Этого — Матвей. А этого… Яша. — Она погладила второго по щеке. — Он часто плачет, когда темно.
Ольга с трудом сглотнула.
— Лена, кто их отец?
Девочка опустила глаза, прижимая малыша к груди.
— Я не знаю, мама. Я просто… была там. Они появились. И я знала — если не уйду, мы умрём.
Эти слова прошли по телу Ольги холодом. Она попыталась улыбнуться, но губы дрожали.
— Кто «мы», дочка?
— Я и они. — Голос Лены стал глухим. — Там были люди… женщины… одна старуха. Она всё время говорила: «Не смотри в глаза, не спрашивай, кто ты. Заберёшь детей — иди, и не оглядывайся».
Тишина легла между ними, как стекло. За окном ветер раскачивал голые ветви, и казалось, что кто-то ходит вдоль дома.
Вечером пришла соседка Валентина, принесла еду и крестилась, едва увидев Лениных детей.
— Господи… это ж надо, девочка вернулась с младенцами! Это к чему, Оль?
Ольга лишь покачала головой.
— Не знаю. Главное — она дома.
— Домой, может, и вернулась, — шепнула Валентина, уходя, — да вот душой-то не вернулась, глянь в глаза… не Ленины это глаза.
Ночью Ольга проснулась от звука — будто кто-то шептал прямо у окна. Встала, подошла, и в тусклом свете луны увидела отпечатки — маленькие следы босых ног на подоконнике. Детских. Сырой след вёл внутрь комнаты, прямо к кровати Лены.
Лена спала, прижав детей к себе. Но её губы шевелились.
— Не заберу… не отдам… — шептала она.
Ольга коснулась её плеча — и Лена вдруг вскрикнула, резко открыла глаза.
— Они пришли! — закричала она, вскакивая. — Мама, не открывай дверь! Не открывай, слышишь?!
И действительно — в ту же секунду кто-то тихо постучал.
Один раз.
Потом — второй.
Ольга замерла, сердце гулко билось в груди.
Стучали медленно, настойчиво, будто знали, кто внутри.
— Мама, не открывай, — прошептала Лена. — Они хотят забрать детей.
Ветер во дворе затих.
А потом — снова удар. Сильный, гулкий.
И лампа, что горела в углу, вдруг погасла.
Дом содрогнулся от удара. Старая дверь дрогнула, будто кто-то давил на неё изнутри ветром или чужой силой. Ольга прижала Лену и детей к себе, чувствуя, как тело дочери мелко дрожит.
— Лена, кто они? — прошептала она.
— Те, кто меня нашёл, — еле слышно ответила девочка. — Они приходят, когда кто-то уходит без разрешения…
— Господи… что ты несёшь?.. — Ольга сжала крестик на груди.
Снаружи туман зашевелился. Сквозь мутное стекло можно было различить силуэты — трое, может, четверо. Высокие, неподвижные, с лицами, которые словно менялись под светом. Ни мужчин, ни женщин — просто тени, плотные, тяжёлые. И один из них поднял руку, коснулся стекла.
Стекло застонало.
И в ту же секунду заплакали дети — разом, в унисон, громко, отчаянно.
Ольга, охваченная паникой, выхватила лампу и бросилась к окну.
— Уходите! — закричала она. — Это мой дом! Моя дочь!
Но тени не отступали. Одна фигура приблизилась вплотную, и Ольга увидела лицо — старческое, изъеденное морщинами, с белыми глазами. Та самая старуха, о которой говорила Лена.
— Отдай, — прохрипела она сквозь стекло. — Это не твоё.
Ольга почувствовала, как ноги подгибаются.
— Убирайтесь! — крикнула она. — Они дети!
Лена вдруг поднялась, словно во сне, и пошла к окну.
— Нет, мама, она права… — сказала она тихо. — Они не мои. Я… я должна их вернуть.
Ольга схватила её за руку:
— Лена! Не смей! Это ты мне нужна, не они!
Но девочка смотрела сквозь неё — туда, где в тумане дрожали светлые фигуры.
— Я тогда не успела… — прошептала она. — Тогда, когда заблудилась в лесу. Я умерла, мама. Я просто не сразу это поняла.
Слова пронзили Ольгу, будто ножом.
— Что ты говоришь, Господи, что ты несёшь?..
— Я не могла уйти без них, мама, — сказала Лена, опуская взгляд на малышей. — Они были одни. Мы все были одни. Но теперь я пришла попрощаться.
Туман за окном стал светлее. Не серым, а почти белым.
Дети перестали плакать. Лена осторожно опустила их на кровать, накрыла одеялом.
— Спасибо, мама, — улыбнулась она едва заметно. — Теперь я не боюсь.
Она подошла к двери.
Ольга бросилась за ней — но тело дочери стало прозрачным, лёгким, словно паром растворяющимся в свете. Тени за дверью приняли её в круг, и всё исчезло.
Туман поднялся, и в окне снова загорелась лампа — ровным, тёплым светом.
Ольга упала на колени. В комнате стояла тишина, но из кровати доносилось тихое дыхание — детское, живое.
Двое младенцев спали рядом, укутанные в старое одеяло.
Ольга подняла взгляд на окно. За стеклом — ни тумана, ни фигур. Только рассвет.
И на подоконнике — крошечный след детской ноги, блестящий от росы.
Она заплакала — впервые за три года.
Снаружи взошло солнце.
И в его свете дом уже не казался пустым.
Конец.
