Когда я помогал Линде расстегнуть платье, мои пальцы дрожали не от страсти, а от нежности. В шестьдесят один ты понимаешь: тело уже не главное. Главное — близость, понимание, дыхание рядом. Но вдруг Линда отстранилась. Ее плечи задрожали.
— Прости, Майкл… — прошептала она. — Мне нужно кое-что тебе сказать.
Я сел рядом, чувствуя, как сердце начинает колотиться, будто я снова тот семнадцатилетний парень из школы Линкольна.
— Что случилось, Линда?
Она долго молчала. Лишь потом сняла с шеи тонкую серебряную цепочку. На ней висел старый ключ.
— Это ключ от шкатулки. Я должна показать тебе то, что прятала всю жизнь.
Мы спустились в гостиную. Линда достала деревянную шкатулку, потемневшую от времени. Внутри — пожелтевшие письма, фотографии и… маленькая детская пинетка.
Я почувствовал, как ком застрял в горле.
— Это твоя дочь? — спросил я, не узнавая свой голос.
Она кивнула, не поднимая глаз.
— Нашa, Майкл. Наша дочь.
Слова ударили меня, как гром. Я смотрел на Линду — на женщину, которую любил всю жизнь, и не мог поверить.
— Но… как?..
— Когда мы расстались, — сказала она, — я уже знала, что беременна. Папа не позволил мне связаться с тобой. Он считал, что ты “не из их круга”. Мы переехали в Техас, и я родила девочку. Я назвала её Сара. Она прожила всего три месяца… врождённый порок сердца. — Голос Линды сорвался, и она закрыла лицо ладонями.
Я сел рядом, обнял её, чувствуя, как горячие слёзы падают мне на плечо.
— Почему ты никогда не рассказала?
— Я боялась, Майкл. Боялась, что ты возненавидишь меня.
Я взял её руку.
— Я не способен на это. Если бы я знал…
Она положила голову мне на грудь, и мы сидели так, пока за окном падал снег. Две старые души, наконец нашедшие путь друг к другу после жизни, полной потерь.
Той ночью мы не спали. Мы говорили до рассвета — о Саре, о молодости, о том, что было украдено у нас временем.
Когда первые лучи солнца пробились сквозь занавески, я понял: даже боль можно разделить на двоих — и тогда она становится светлее.
Утром Линда разожгла камин. Пламя медленно разгорало, отражаясь в её глазах, и я впервые заметил, как в них смешаны усталость и достоинство — следы прожитой жизни.
— Майкл, — тихо сказала она, — я сохранила кое-что ещё.
Она вынула из шкатулки пачку писем, перевязанных бледной голубой лентой. Почерк — мой.
Я взял их в руки и едва не задохнулся от воспоминаний.
— Это мои письма? Но как?..
— Они приходили, — кивнула она. — Каждый месяц. Я писала тебе в ответ, но отец… он перехватывал. Он считал, что я должна “забыть школьные глупости”.
Я раскрыл одно из писем. На бумаге — мои слова, полные юношеской наивности:
« Если судьба позволит, я найду тебя. Где бы ты ни была. »
Я не удержался и засмеялся сквозь слёзы.
— И ведь нашёл… только через сорок лет.
Она улыбнулась с той самой школьной мягкостью, из-за которой когда-то я не мог уснуть ночами.
— Иногда я представляла, что ты всё ещё ищешь меня, — призналась она. — Когда сын уезжал в командировки, я садилась у окна и смотрела, как снег падает на улицу. Мне казалось, что если долго смотреть, ты появишься из-за угла, как в старых фильмах.
Я подошёл к ней, поцеловал морщинистую руку и сказал:
— Теперь я не уйду. Никогда.
Мы провели день, разбирая старые фотографии. На одной из них — она, совсем юная, с девочкой на руках.
— Это Сара? — спросил я.
— Да. Мне тогда было девятнадцать. Видишь, у неё твоя улыбка.
Слёзы вновь потекли по её щекам.
— Я часто думала, что если бы мы были вместе, всё сложилось бы иначе.
— Не кори себя, Линда. Мы сделали всё, что могли.
Вечером я помог ей уложиться спать. Она держала мою руку до тех пор, пока не уснула. Я сидел рядом, слушая её дыхание и чувствуя странную смесь боли и покоя.
Вдруг я заметил на прикроватной тумбочке открытку с датой — “12 марта 1981 года”. На обороте — несколько строк, написанных еле разборчиво:
« Если судьба даст нам ещё один шанс, я не упущу его. Л. »
Я аккуратно поставил открытку обратно.
В ту ночь я почти не спал. Я думал о том, как много лет мы прожили в одиночестве, думая, что нас забыли. Но, может быть, любовь — это не то, что проходит. Может быть, это то, что ждёт своего часа.
Утром, когда я проснулся, Линда уже стояла у окна и смотрела на снег.
— Майкл, — сказала она, не оборачиваясь, — ты ведь веришь, что души могут встречаться не один раз?
— Верю, — ответил я. — И думаю, наша встреча — тому доказательство.
Она повернулась и улыбнулась.
— Тогда, может, это не вторая жизнь… а просто продолжение первой.
Через несколько месяцев после нашей свадьбы дом Линды ожил.
Я переставил мебель, добавил света, повесил новые занавески — и всё равно каждый уголок дышал её прошлым. Но теперь это прошлое стало и моим. Мы вместе пекли пироги, читали вслух старые книги и даже завели маленький садик за домом. Линда смеялась, когда я возился с рассадой, и говорила, что я выгляжу «как пенсионер, притворяющийся фермером».
Но однажды утром я заметил, что она не встаёт так бодро, как раньше. Её движения стали медленнее, дыхание — тяжелей.
— Всё хорошо, Майкл, — говорила она. — Просто устала. Весна, знаешь, всегда утомляет.
Однако я видел: за этой улыбкой скрывалось что-то другое. Я настоял на обследовании. После визита к врачу Линда вернулась молча.
Я обнял её.
— Что они сказали?
Она посмотрела на меня спокойно, почти спокойно:
— Рак. Поздняя стадия.
Мир замер. Слова застряли в горле.
— Но… ведь можно лечить? Мы попробуем…
Она покачала головой.
— Не надо. Мне уже шестьдесят. Я устала бороться. Я хочу просто быть с тобой.
С тех пор время стало другим. Мы больше не строили планов. Мы просто жили. Каждое утро я готовил кофе и ставил чашку к её кровати, она улыбалась, и это была моя победа на день. Мы слушали музыку, листали альбомы, говорили о Саре. Иногда она просила:
— Расскажи мне, как бы ты назвал нашу дочь, если бы знал о ней тогда.
— Эмма, — отвечал я. — Тихое имя, как утро у озера.
И Линда улыбалась сквозь слёзы:
— Тогда пусть Сара и Эмма встречаются где-то там, над облаками.
Однажды ночью она разбудила меня и тихо сказала:
— Майкл, помнишь, ты писал мне: “Если судьба даст нам ещё один шанс, я не упущу”?
— Помню.
— Ты не упустил. Спасибо.
Через неделю её не стало.
Снег шёл крупными хлопьями, и мне казалось, что каждая снежинка несёт её дыхание. Я похоронил Линду рядом с её дочерью. На камне выбил:
« Любовь, пережившая время. »
Сейчас, когда я сижу у окна с чашкой кофе и слушаю ветер, я больше не чувствую одиночества. Я чувствую её присутствие — в каждом движении, в каждом вдохе. Иногда, если долго смотреть на дорогу, кажется, что вот-вот из-за угла появится женщина в бледно-голубом пальто.
И я знаю — она вернулась домой.
