Этап 1. То самое окно
Женщина рядом встала, пропуская меня к окну.
— Садитесь, милая, а то вы совсем побледнели, — сказала она, придерживая меня за локоть.
Я опустилась на сиденье, прижалась плечом к холодному стеклу и глубоко вдохнула. Воздух у окна был прохладнее. Автобус только что выехал на объездную, и за стеклом потянулись знакомые окраины соседнего города.
Я машинально смотрела мимо: серые пятиэтажки, заправка, маленький торговый центр. И вдруг автобус замедлил ход — впереди был светофор. Мы остановились прямо напротив маленького кафе у дороги, того самого, где водители автобусов любили пить кофе.
И я увидела его.
Мой Павел стоял у крыльца кафе. Без трости, без корсета, в котором якобы не мог сделать и пары шагов. В куртке, которую я ему недавно купила по распродаже. Он смеялся. Смеха я не слышала, но видела по лицу: свободный, лёгкий, такой, каким он был до аварии.
Рядом с ним стояла женщина лет сорока, в ярко-красном пальто. Она что-то говорила, а потом положила ему руки на плечи. Мой муж легко подхватил её сумку — тяжёлую спортивную сумку, судя по размеру, — и так просто, привычно повёл её к машине.
Он шёл быстро, уверенно. Никакой хромоты. Никакой боли. Никакого «я без тебя не смогу».
Я успела прочитать название отеля на вывеске за кафе: «Радуга». Именно туда Павел якобы ездил на «реабилитацию», по словам его врача и его матери.
Светофор мигнул зелёным, автобус тронулся. Я долго ещё видела их в проёме заднего окна: он открывает двери своей машины, помогает ей сесть, а потом наклоняется и целует.
Слёзы сами брызнули из глаз.
«Боже… мой муж буквально предал меня».
Этап 2. До того самого дня
Мы с Павлом прожили вместе тридцать два года. Познакомились ещё студентами: я училась на медсестру, он — на инженера. Павел всегда был заводным, общительным, а я — тихой, серьёзной. Он говорит — смеяться хочется, он поёт — весь курс слушает. А я стою рядом и думаю: «Если этот вихрь хоть на секунду задержится возле меня, буду благодарна судьбе».
Он задержался. Через год сделал предложение: дешёвые кольца, кафе «Юность» и обещания «я буду тебя всегда защищать». Я верила. Кто тогда не верит?
Мы вырастили сына и дочь. Взяли ипотеку, жили, как все: отпуск раз в два года, дача в СНТ, кредит на старенькую «десятку». Были и ссоры, и мириться приходилось, но я была уверена: у нас прочная семья. Тем более, когда Павел попал в аварию.
Этап 3. Авария, которая изменила всё
Ему было пятьдесят пять. Зимой, поздний вечер, скользкая дорога, лихач на встречке. Павла вытащили из машины чудом. Сложный перелом позвоночника, ребра, ушибы. Врачи говорили, что ходить он, возможно, уже не сможет.
Я помню тот запах больницы — смесь йода, хлорки и человеческого страха. Помню, как сидела в коридоре под реанимацией и шептала: «Только бы жить. Хоть как, хоть лежачим, только бы живым».
Он выжил. После месяца в реанимации его перевели в палату, потом — в реабилитационный центр. Врач честно говорил: «При желании и работе над собой шанс встать на ноги есть. Но будет тяжело, нужна дисциплина».
Павел поначалу старался. Делал упражнения, терпел иголки и массажи. Я сопровождала его везде, брала смены ночным санитаром, чтобы быть рядом и одновременно зарабатывать.
Через полгода он пошёл с тростью. Через год мог ходить без неё, но быстро уставал. Врачи говорили: «Надо продолжать реабилитацию, укреплять мышцы. Тогда через пару лет будете почти как раньше».
Но через год Павлу всё надоело.
— Сколько можно мучиться? — бурчал он. — Мне и так инвалидность дали. Пускай государство платит, а я дома посижу. Устал я от этих врачей.
Мать его поддержала:
— Не надрывайся, сынок! Главное, живой. Пусть жена работает, она у тебя крепкая. А ты береги себя.
Я не возражала. Тогда мне казалось, что он действительно устал, что ему нужно время.
Этап 4. Годы, которые сгорели
Так начался новый период моей жизни. Утром я уходила на работу медсестрой в поликлинику. После смены мчалась в аптеку, где подрабатывала на полставки. Ночью иногда сидела с пожилой женщиной по соседству — её сын платил мне, чтобы я была рядом с матерью в ночные часы.
Три работы — и между ними я успевала:
-
приготовить Павлу еду,
-
помыть его, когда «спина болит, не могу наклоняться»,
-
оформить бумаги на его пенсию и льготы,
-
бегать по очередям за бесплатными лекарствами.
Дети уже жили своими семьями, приезжали нечасто. «Мама, ты сама говорила, что с папой справляешься», — оправдывались они. Да и жить нашим детям было непросто — ипотека, работа, дети. Я не держала зла.
Павел постепенно привык к роли человека, которому «все должны».
— Лена, дай воды, — кричал он дочери, когда она приезжала. — Сынок, привези мне сигарет тех, дорогих, я ж инвалид, мне можно порадоваться.
Дома он ходил медленно, опираясь на трость, тяжело вздыхал, когда нужно было подняться по ступенькам. Стоило лишь заговорить о реабилитации, он раздражался:
— Хватит меня лечить! Это всё бесполезно. Врач сказал: чудо, что вообще хожу.
Я верила. Или хотела верить — чтобы не чувствовать себя виноватой, что не могу ему помочь.
Этап 5. Картина за стеклом
И вот сейчас, спустя почти десять лет после той страшной аварии, я видела, как мой «безнадёжный инвалид» несёт тяжеленную сумку, смеётся и… целует чужую женщину.
В автобусе стояла тишина, только двигатель гудел. Кажется, я даже перестала дышать. Мир сузился до этого окна, до его фигурки в пальто. Я вцепилась пальцами в сиденье так, что побелели костяшки.
«Может, показалось? Может, не он?» — отчаянно шептала мысль.
Но это был он. Его походка. Его профиль. Его старый шарф, который я сама ему вязала — серый с синей полоской.
Автобус свернул, и кафе исчезло из виду. Вместе с ним исчезла моя прежняя жизнь.
Женщина рядом наклонилась ко мне:
— Вам плохо? Может, воды?
— Всё… нормально, — выдавила я. — Просто… жарко.
Внутри было не жарко. Внутри всё застыло.
Этап 6. Тишина перед бурей
Дом встретил меня привычно: запах супа, который я оставила утром в мультиварке, аккуратно сложенное бельё — соседка заходила, чтобы присмотреть за Павлом, пока я уезжала на подработку в другой город.
Сам он сидел на диване в халате, с тростью рядом, «как положено». По телевизору шёл какой-то сериал. Услышав ключ в замке, он громко застонал:
— О, наконец-то! А то мне спина совсем отваливается. Суп разогрей, голодный как собака.
Я смотрела на его ноги. На руки. На лицо, излучающее привычное требование. И видела перед глазами совсем другую картину — как эти же руки ловко подхватывают сумку, как эти ноги быстро несут его к машине.
— Ты что на меня так смотришь? — раздражённо спросил он. — Автобус не туда довёз, что ли?
Я разулась, медленно сняла пальто. Поставила сумку в прихожей.
— Павел, — сказала я спокойно. — Как прошла сегодняшняя «реабилитация»?
Он на секунду замер. Потом привычно отмахнулся:
— Да какая там реабилитация… Поставили банки, сделали массаж… Всё одно и то же. Устал я от этого.
— А в кафе ты заходил?
Он побледнел — на долю секунды, но я увидела.
— В какое кафе?
— «Радуга». На трассе. Там ещё парковка и маленький отель.
В комнате повисла тишина. Только телевизор бубнил что-то про чью-то несчастную любовь.
Павел чуть подался вперёд:
— Ты… откуда знаешь?
— Проезжала мимо. Автобус остановился на светофоре. По-видимому, мы пересеклись.
Он открыл рот, закрыл. Потом попытался рассмеяться:
— Да мало ли мужиков с тростями! Тебе показалось.
Я подошла к дивану и положила перед ним на стол свой телефон. На экране было фото — я успела щёлкнуть, когда автобус тронусь, даже не понимая зачем. На снимке он, Павел, стоит обнявшись с женщиной в красном пальто. Видно хуже, чем вживую, но достаточно.
— Это тоже показалось?
Он сглотнул. Молча.
Этап 7. Разговор, который нельзя отложить
Я не кричала. Не устраивала сцен. Я слишком устала за эти годы, чтобы тратить силы ещё и на истерики.
— Сколько времени ты ходишь туда? — спросила я.
Павел попытался вернуть себе прежний тон:
— Лида… то есть Люся… она просто знакомая. Мы там иногда встречаемся, поболтать. Ты же всегда на работе, мне одному скучно.
— Лида? — переспросила я. — Та самая, с которой ты прошлым летом якобы ездил на санаторное лечение? Коллега по заводу?
Он снова вздрогнул. Кажется, забыл, что когда-то рассказывал об этом.
— Павел, — я села напротив, опираясь локтями о колени. — Ты ходишь. Нормально, без трости. Несёшь тяжёлые сумки. Целуешься с женщиной. Это не один день. Ты не мог вдруг «чудесно исцелиться» на пять минут.
Он упрямо отвернулся:
— Врачи говорили, что бывают ремиссии.
— Ремиссии? — я усмехнулась. — Тогда почему дома ты ходишь, как глубокий инвалид? Почему каждую ночь стонешь так, будто тебе нож в спину воткнули? Почему пенсию получаешь по документам, где написано «не способен к самостоятельному передвижению»?
Павел молчал. Лицо медленно наливалось багрянцем.
— Потому что так удобно? — подсказала я. — Потому что можно не работать, не отвечать, жить за счёт моей пенсии медсестры и подработок? И ещё хватит на кафе и гостиницу для любовницы?
— Не смей… — прошипел он. — Не смей меня обвинять! Ты вообще знаешь, как мне тяжело было после аварии? Я жизнь себе сломал! А ты всё о деньгах!
— О деньгах? — я выпрямилась. — Это я последние десять лет беру смены, пока ты «лечишься». Это я оплачиваю коммуналку, покупаю тебе сигареты, лекарства, одежду. Мою тебя, когда у тебя «приступ», и таскаю по поликлиникам. А ты всё это время мог работать. Мог хотя бы сам о себе заботиться.
Он вскочил с дивана — слишком быстро для «инвалида». Трость отлетела в сторону, он даже не заметил.
— Смотри, — тихо сказала я. — Ты сейчас сам всё показал.
Павел остановился, понял, что стоит на обеих ногах, и медленно сел обратно.
— И что ты теперь сделаешь? — хмуро спросил он. — Разведёшься на старости лет? Думаешь, кому-то нужна будешь?
Эта фраза, кажется, была заготовлена заранее. В ней было всё его отношение ко мне за последние годы: «Куда ты денешься?»
Я встала.
— Для начала я перестану быть твоей сиделкой. Завтра же сообщу в поликлинику, что мне нужно больше смен. А послезавтра пойду в пенсионный и расскажу, как ты чудесно «не ходишь».
— Ты с ума сошла?! — он подпрыгнул. — Меня посадят за мошенничество! И тебя заодно!
— Меня нет, — спокойно ответила я. — Все заявления в ПФР ты писал сам, я лишь приносила справки. А вот ты… да, у тебя могут возникнуть вопросы.
Он побледнел.
— Не сделаешь, — прошептал. — Ты добрая. Ты меня любишь.
Я посмотрела на него. На человека, для которого я последние десять лет была просто бесплатной прислугой.
— Я тебя любила, — сказала я. — Того Павла, который спас котёнка под дождём, который ночами сидел со мной в больнице, когда родился наш сын. Того, который обещал, что мы будем вместе и в беде, и в радости. Этого Павла больше нет. А этого… — я махнула рукой, — я не знаю.
Этап 8. Новый маршрут
Ночь я провела за столом, перебирая бумаги. Пенсионные выписки, справки, медицинские заключения. В некоторых местах я впервые видела свою подпись рядом с его — он, оказывается, умел подделывать мой почерк, когда нужно.
Наутро, не дожидаясь, пока он проснётся, я ушла. В поликлинике написала заявление: готова выйти на полную ставку. Главврач удивился, но не возражал — медсестёр всегда не хватает.
Потом поехала в ПФР. Сначала просто консультироваться: что будет, если инвалид внезапно начнёт ходить? Как оформить снятие группы? Нужно ли сообщать о возможном мошенничестве? Сотрудницы переглядывались, задавали много вопросов, просили написать заявление «о необходимости пересмотра инвалидности».
Вернувшись домой, я увидела, что Павел сидит на кухне мрачный, как туча. Перед ним стояла сумка.
— Ты решила меня сдать? — спросил он без приветствия.
— Я решила перестать врать, — ответила я. — И себе, и государству.
Он фыркнул:
— Думаешь, без меня легче будет? Где жить будешь? Квартира на мне.
— Квартира коммунальная, приватизация оформлена на обоих, — напомнила я. — Юрист сына уже всё проверил. Кстати, он придёт вечером. Поговорим все вместе.
Павел поморщился — сын он не любил, тот всегда относился к отцу холоднее, чем к матери. Слишком хорошо видел, кто на самом деле тянет семью.
Вечером пришёл и сын, и дочь. Я рассказала всё: от автобуса до ПФР. Показала фото. Дети молчали, потом Саша, сын, сказал:
— Пап, это правда?
Павел буркнул:
— Люди ошибаются.
— Десять лет ошибаешься? — уточнила дочь. — Десять лет мама на трёх работах, а ты «не ходишь» только дома?
Разговор был тяжёлым, но в конце концов мы решили так: я подаю на развод, делим квартиру пополам, Павел сам занимается своей инвалидностью и возможными претензиями государства. Я не пишу заявлений о мошенничестве, если он честно признает улучшение состояния и оформить всё по закону.
Павел долго сопротивлялся, кричал, что «его обирают». Но когда сын спокойно показал ему распечатки его переписок с Лидой — папка из досье, которое дети, как оказалось, давно собирали, — он сдулся. Видимо, понимал, что может потерять всё.
Через три месяца развод состоялся. Он переехал к той самой Лиде, которая вскоре перестала посещать «Радугу» — видимо, роман в тайне был приятнее, чем стареющий мужчина без пенсии и без жены-сиделки.
Я осталась в нашей половине квартиры. Дети помогли сделать косметический ремонт. Впервые за много лет я позволила себе купить не только продукты и лекарства, но и новые шторы, красивый плед, удобное кресло. Моя спина, изломанная годами тяжёлого труда, наконец почувствовала мягкость.
Я продолжала работать. В поликлинике на полной ставке, иногда ещё дежурила в ночном стационаре. Устала? Да. Но теперь эта усталость была другой. Честной. Я работала не ради человека, который использовал мою любовь, а ради себя, своих детей и внуков — ради людей, которые действительно были благодарны.
Эпилог. Моё новое окно
Прошло полтора года. В тот день я снова ехала в автобусе — на курс повышения квалификации в областной центр. Сидела у окна, как тогда, но уже без той тяжести в груди.
За окном снова бежали дома, кафе, заправки. И вдруг вдалеке мелькнула знакомая вывеска «Радуга».
Я невольно напряглась, но автобус проехал мимо, не останавливаясь. На парковке было лишь несколько машин, людей почти не видно.
Я поймала своё отражение в стекле. Да, морщин больше. Да, волосы поседели сильнее. Но взгляд был другой — спокойный, твёрдый.
«Любовь стоит того, чтобы за неё бороться, — подумала я. — Но не любой ценой. И точно не ценой самой себя».
Женщина рядом повернулась ко мне:
— Девушка, вы не подскажете, это следующая остановка — «Центральная»?
Я улыбнулась. Оказалось, я всё ещё умею улыбаться.
— Да, следующая, — сказала я. — И вообще, дальше всё самое интересное.
Она не поняла, но я сказала это не ей — себе.
Я больше не была женщиной, которая терпит ради того, кто её не ценит. Я была собой — шестидесятипятилетней Марией, которая наконец посмотрела в своё собственное окно и увидела там не чужую измену, а собственную свободу.
