Этап 1. Электричка, жёлтый вагон и «три дня не ел»
Еду я как-то в электричке. Осень, уже темнеет рано, за окнами тянутся серые поля и редкие полосы леса. В вагоне душновато, стекла запотели, народ молчит — кто в телефоне, кто дремлет, кто уткнулся в газету.
На очередной станции двери шипят, открываются, и в вагон заходит бомж — лицо всё в синяках, опухшее, лет тридцать на вид. Куртка когда-то была синей, теперь непонятного цвета, на ногах кроссовки разного фасона. В руках — грязный пакет.
Он огляделся по сторонам и начал своим поставленным, почти театральным голосом:
— Люди добрые, три дня не ел. Честное слово. Красть не могу — сил убегать нет, а кушать хочется страшно. Помогите, кто чем сможет.
Народ у нас отзывчивый — зашуршали карманы, посыпались монеты. Какая-то женщина достала двадцатку, мужчина в дорогом пальто протянул купюру побольше. Бомж старательно кланялся каждому, приговаривая:
— Спасибо, родные, дай вам бог здоровья, деткам вашим — счастья.
Пока он проходил по вагону, я тоже полезла в сумку — достала сотню, сунула в его ладонь. Глаза у него были мутные, но на секунду в них мелькнуло что-то живое, почти детское:
— Спасибо, сестра, выручила.
Минут через пять у него в кулаке набралось рублей пятьсот, если не больше. Люди улыбались — мол, хоть одному человеку сегодня стало чуть-чуть легче.
Я уже отвернулась к окну, как вдруг с самого конца вагона, от окна, мужик мрачного вида как заорёт на бомжа:
— Ну-ка стой, артист!
Голос такой, что даже колёс не слышно стало.
Этап 2. «Это мой маршрут, слышишь?»
Бомж вздрогнул, как собака, которую окликнули настоящим именем. Мужик поднялся с места — высокий, плотный, лет сорока пяти, в сером пальто, на шее потёртый шарф. Лицо у него было такое, что ему бы в охранники ночного клуба — брови домиком, подбородок, как кирпич.
— Ты чего тут раскарячился? — продолжал он, идя по проходу. — Я тебе сколько раз говорил: это мой вагон, мой маршрут. Хочешь побираться — иди в следующий!
В вагоне зашумели. Кто-то возмутился:
— Мужчина, вы чего орёте на человека?
— Сам ты человек, — бросил тот, не оборачиваясь. — А этот… артист гастролирующий. Васька, не узнал, что ли?
И уже бомжу:
— Давай-давай, выкладывай всё, что собрал.
Бомж сдулся на глазах. Только что он был жалкий, но гордый несчастный, а тут стал каким-то сжавшимся, маленьким. Пакет в руках затрясся.
— Петрович, я ж… я честно… — замямлил он. — Ты же сам сказал, что сегодня выходной…
— Выходной у тебя будет на кладбище, — рявкнул тот. — Быстро деньги сюда!
И протянул широкую ладонь.
Тишина стояла такая, что слышно было, как где-то в глубине вагона щёлкнул выключатель света. Несколько пассажиров, включая меня, переглянулись. До меня медленно доходило: нас только что нагло развели, а этот мрачный тип — не защитник справедливости, а, похоже, начальник «гастролирующего артиста».
— С какой стати вы забираете у него деньги? — не выдержала я. — Люди ему давали, не вам.
Мужик повернул ко мне голову, прищурился.
— А вы, гражданочка, не в курсе, что здесь — моя территория? — спокойно, даже лениво произнёс он. — Я с ним работаю. Кормлю, пою, ночлег даю. Это мои инвестиции, так сказать.
Кто-то фыркнул, кто-то смущённо спрятал глаза. Бомж между тем уже торопливо раскладывал на ладони деньги — мятые купюры, монеты.
— Петрович, оставь хоть сотку… — жалобно попросил он. — Реально… три дня не ел.
Тот только скривился:
— Ну да, не ел. Напился вчера до свинячьего, и сегодня ещё опохмеляться побежал. Нечего здесь жалость давить.
И одним движением сгреб деньги себе в карман.
Этап 3. Скандал, полицейский и мой внезапный порыв
Вагон взорвался.
— Да вы мошенники! — закричала женщина в красном пальто. — Верните деньги!
— Кондуктора сюда! — поддержал кто-то сзади.
— Полицию вызывайте!
Петрович нахмурился. Ему явно не нравилось, что ситуация выходит из-под контроля.
— Успокойтесь, граждане, — пробурчал он. — Никто вас не заставлял. Сами давали, сами виноваты. У нас свободная страна.
Но было поздно. Молодой парень с рюкзаком уже набирал 112. Кондуктор, невысокий нервный мужчина, протискивался по проходу:
— Что тут у вас происходит?
— Попрошайки! — наперебой закричали пассажиры. — Работают в паре!
Кондуктор побледнел — если полиция составит акт, ему тоже достанется.
— Гражданин, — обратился он к Петровичу, — выходим на следующей станции. Разберёмся с вашей «работой».
— Да пожалуйста, — ухмыльнулся тот. — Мне скрывать нечего.
Бомж опустил голову, как побитый пёс. Из его глаз куда-то исчезла даже та мутная искорка, что мелькала раньше.
Через пять минут электричка остановилась. На платформе действительно уже ждали двое полицейских. Кондуктор вывел обоих — и Петровича, и бомжа. Я, сама не зная почему, ухватила рюкзак и тоже вышла.
— Куда вы? — удивилась соседка по сиденью.
— На воздух… — соврала я и сама не поверила своему голосу.
На платформе было сыро и холодно. Полицейские записывали данные, кондуктор суетился, объясняя, что это не его вина. Пассажиров попросили разойтись. Народ нехотя рассосался по вагону. Я не ушла.
— Гражданка, вам чего? — сурово спросил один из полицейских.
— Я… просто свидетель, — ответила я. — Видела, как он забирал у этого… деньги.
Я кивнула на Петровича.
Тот скользнул по мне взглядом и ухмыльнулся:
— Свидетель нашлась. Тоже небось тысячку кинула?
— Сто рублей, — холодно сказала я. — Но дело не в сумме.
— В сумме всегда дело, — философски заметил он.
Полицейские переглянулись. Один сказал:
— Ладно. Оформлять тут особо нечего. Административка максимум. Но раз жалобы есть, поедем в отделение, разберёмся.
Петрович махнул рукой, будто ему всё равно. Бомж вздрогнул.
— Может, я… поеду? — робко спросил он. — Мне ещё… дела…
— Поедешь, Витька, поедешь, не сомневайся, — хмыкнул Петрович. — Вместе поедем.
Я уже собиралась вернуться в электричку, когда Витька вдруг поднял глаза и встретился взглядом со мной. В этих глазах было такое отчаяние, что у меня внутри всё сжалось.
— Тетенька… — прошептал он. — Не говорите, что мы вместе работаем. Пожалуйста.
— Витька, молчи, — оборвал его Петрович. — Ещё слово — и спать сегодня будешь под мостом.
Полицейские сделали вид, что ничего не слышат. Им тоже не хотелось связываться — бумажки, отчёты, а толку ноль. Я ясно это понимала.
И вдруг что-то во мне щёлкнуло.
— Подождите, — сказала я. — Можно я тоже с вами в отделение поеду?
— Зачем? — удивился один из полицейских.
— Хочу написать заявление. И вообще… поговорить.
Этап 4. Откровения в дежурной части
В отделении пахло старым линолеумом, кофе и бумагой. Петрович развалился на стуле, как у себя дома, и лениво отвечал на вопросы. Бомж Витька сидел ссутулившись, теребил в руках мятый пакет.
— Ваши документы? — спросил дежурный у Петровича.
— Потерял, — беззаботно ответил тот. — Но я человек известный, тут меня все знают.
— Ещё бы, — буркнул полицейский, записывая что-то в журнал. — «Известный».
— Значит так, — вступила я, когда протокол почти закончился. — Я хочу, чтобы вы зафиксировали: вот этот гражданин… — я указала на Петровича, — организует попрошайничество в электричках и забирает у людей деньги.
— Организовываю? — приподнял бровь тот. — Да вы что, гражданочка, я просто помогаю человеку выжить. Он же без меня пропадёт. Я его… опекун, можно сказать.
— За проценты, — не выдержала я.
Петрович пожал плечами:
— А вы свою зарплату просто так на работе получаете? Или тоже за что-то?
Полицейский вздохнул. Ему явно хотелось, чтобы мы все исчезли.
— Девушка, — сказал он. — Ну поймите, у нас по факту — что? Никаких побоев, угроз не зафиксировано. Попрошайничество как таковое не запрещено. Если вы готовы каждую неделю писать на него заявления, может, что-то и сдвинется. Но…
«Но вам лень», — мысленно закончила я.
— Можно я поговорю с… Витькой? — спросила я.
— Поговорите, — махнул рукой полицейский. — Только ненадолго.
Я села рядом с бомжом. Поближе — и запах ударил в нос: перегар, табак, грязь. Но за этим запахом чувствовалось что-то ещё — человеческое.
— Витя, — тихо сказала я. — Это правда, что он вас держит? Заставляет?
Тот опустил глаза.
— Да никто меня не держит, — пробормотал он. — Сам виноват. Надо было работать, как люди. А я… ну… так вышло.
— Как вышло?
Молчание. Потом он выдохнул:
— Сначала жена ушла. Потом мать умерла. Работу потерял. Пить начал. Дальше всё само. На улице проснулся — документов нет, денег нет. А Петрович… подобрал. Сказал: будешь со мной ходить — не сдохнешь.
— И сколько он забирает?
— Почти всё. Оставляет на бутылку и шаурму. А мне… мне всё равно. Лишь бы не одному.
Он вдруг поднял глаза — уже без прежней мутности, трезвый, почти ясный.
— Вы не думайте, я не совсем пропащий. В школе я лучше всех рисовал. Хотел в художку. Да не сложилось. Теперь вот… публику развлекаю.
Сердце у меня кольнуло.
— А если попробовать… по-другому? — осторожно спросила я. — В центр реабилитации, например. У нас в городе есть фонд, они помогают бездомным. Жильё, работа, восстановление документов…
Витька усмехнулся:
— Тётенька, вы сказки оставьте детям. Там очередь, как за бесплатной колбасой в девяностых. Да и кто меня возьмёт? Лицо, видели, какое?
Я сжала кулаки.
— А если я помогу? Я — журналист. У нас в редакции как раз проект про социальные истории. Могу позвонить, договориться, чтобы вас взяли вне очереди. Вы готовы попробовать?
Он задумался. На секунду в его глазах вспыхнула надежда — тихая, неуверенная.
— А Петрович? — прошептал он. — Он же меня… найдёт.
— Петрович сам за себя ответит, — сказала я, почувствовав, как внутри поднимается злость. — Если будет продолжать, я сделаю так, что его фотография будет висеть на каждом столбе. Не бойтесь.
Полицейский слушал нас краем уха. Наконец, тяжело вздохнул:
— Ладно. Раз уж вы так настроены… У меня двоюродный брат как раз в том фонде работает. Дам вам телефон. Только учтите: если он сорвётся и сбежит — отвечает сам.
— Я не сбегу, — тихо сказал Витька. — Только… вы правда сможете?
— Попробуем, — ответила я. — Вместе.
Этап 5. Новый маршрут для Витьки и последняя встреча с Петровичем
История закрутилась быстро. Брата полицейского звали Денис. Он приехал уже на следующий день, забрал Витьку в приёмник фонда. Там ему сделали санитарную обработку, дали чистую одежду, сфотографировали для документов. Первые дни Витька просто спал — по двадцать часов в сутки, просыпаясь только поесть.
Петрович пару раз появлялся возле вокзала, высматривал свою «рабсилу», но, не найдя, быстро переключился на другого «клиента» — жизнь не стоит на месте. Я же занималась своей частью: писала статьи, поднимала тему уличного попрошайничества, рассказывала историю Витьки (без имени, конечно). Материал вызвал неожиданный отклик. Люди в комментариях спорили, ругались, спорили о милосердии и жёсткости, но многие впервые задумались, кому и зачем они дают деньги в электричках.
Прошёл год.
Осень опять стучала дождём по подоконнику редакции, когда Денис зашёл ко мне с улыбкой:
— Угадай, кого привёл.
В дверях стоял Витька. Я не сразу его узнала. Чистая куртка, короткая стрижка, лицо всё ещё с шрамами, но без опухшей синевы. В руках — папка с бумагами и что-то, завёрнутое в бумагу.
— Здрасьте, — смущённо сказал он. — Я… хотел отблагодарить.
Он развернул бумагу — там была картина, нарисованная гуашью: тот самый жёлтый вагон электрички, запотевшие окна, пассажиры. На переднем плане — фигура человека с пакетом в руках. И с другого конца — мужик в сером пальто, поднявший руку. Но главное — в центре сидела женщина у окна, в пальто и с сумкой на коленях. На её лице было написано и сомнение, и решимость.
Я долго рассматривала рисунок, не в силах подобрать слова.
— Ничего, да? — неуверенно спросил Витька. — Денис сказал, можно к вам на курсы рисования для взрослых договориться. Я пока в мастерской у них помогаю, мебель шлифую. Но иногда… вот… рисую.
— Это замечательно, — наконец произнесла я, чувствуя, как щиплет в глазах. — Можно я повешу её у нас в редакции? Пусть люди видят.
Он смутился, но кивнул.
Петровича я ещё раз видела через пару месяцев. Он стоял у перехода возле вокзала, приставал к прохожим:
— Девушка, не найдётся десяточки? Я билет домой потерял…
Но людей вокруг него почти не было. Многие узнали его лицо по нашим публикациям. Кто-то показывал пальцем, кто-то обходил стороной. Петрович злился, ругался, но бизнес уже не шёл.
Наши пути разошлись.
Эпилог. О том, кому и как мы помогаем
Иногда, когда я еду на той же самой электричке, где всё началось, по вагону снова бродят люди: кто с коробкой конфет на лечение, кто с фотографиями «голодных детей». Теперь я не достаю кошелёк автоматически. Сначала смотрю им в глаза.
Иногда я не даю ничего. Иногда покупаю еду вместо денег. Чаще — перечисляю в те фонды, где знаю конкретных людей и их истории.
Но каждый раз, когда слышу в вагоне знакомое: «Люди добрые, три дня не ел…», я вспоминаю Витьку — его первую робкую улыбку в центре реабилитации, его картину с жёлтым вагоном, его фразу:
— Главное, что я теперь сам выбираю свой маршрут.
Жизнь устроена хитро. Кто-то кричит на весь вагон, требует «свою территорию» и думает, что контролирует всё вокруг. Кто-то, наоборот, тихо опускает глаза и считает себя мусором на обочине. Но иногда достаточно одного случайного свидетеля, который не пройдёт мимо, чтобы чей-то путь повернул в другую сторону.
В тот день в электричке мне просто стало стыдно — за себя, за других, за вседозволенность Петровича. И я не знала, что мой спонтанный порыв выйти на платформу станет началом чужой новой жизни.
С тех пор я верю: любое доброе действие, даже самое маленькое — это как та электричка. Ты никогда не знаешь, где именно она остановится, кого высадит, кого посадит, и какие маршруты поменяет навсегда. Главное — не бояться выйти из вагона, когда чувствуешь, что нужно.
