Вся родня собралась за столом и выдвинула мне ультиматум. Ответ был не для слабонервных Марина задержалась на работе, и теперь торопилась к родителям. Воскресный ужин — святое. Отменить нельзя, опоздать — значит подставить себя под шквал упрёков. Она вздохнула, поправляя сумку на плече. В голове крутилась фраза матери: «Ты что, специально? Все уже сидят, ждут!» Дверь открыла мать. На лице — привычная смесь усталости и раздражения. — Наконец-то. Мы уже начали без тебя. — Извините, задержалась на работе… — Всегда у тебя работа, когда семья собирается. Марина промолчала, сняла пальто и прошла на кухню. За столом сидели все: отец, нахмуренный, с бокалом водки, старшая сестра Катя с мужем Димой, который уже покраснел от алкоголя, дядя Вася — вечно небритый, с сигаретным перегаром, и тётя Люда, которая тут же начала комментировать: — О, Маришка пришла! Опять в этом своём потрёпанном свитере? Девушка в твои годы должна выглядеть привлекательно, а то так и замуж не возьмут. — Спасибо, тётя, — сквозь зубы ответила Марина, садясь на свободный стул. Катя тут же перехватила инициативу: — Марин, мы тут как раз обсуждали… кое-что важное. — Да-да, — подхватил Дима, наливая себе ещё вина. — Семейное дело. Марина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она знала эту интонацию. — О чём? — спросила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Катя обменялась взглядом с матерью, затем сладко улыбнулась: — Ты же не против помочь семье? Тишина. Отец откашлялся, отставил бокал. — Короче, дело такое. Сашке (сыну Кати) скоро жениться. А жить молодым негде. — И? — Марина уже понимала, к чему клонит сестра. — И мы подумали… — Катя сделала паузу для драматизма. — Ты же живёшь одна в трёхкомнатной квартире. Это же слишком для тебя одной! Марина медленно положила вилку. — То есть? — То есть, — вступила мать, — ты должна оформить дарственную на Сашку. Он семейный человек, ему нужнее. Тишина стала гулкой. Марина посмотрела на каждого по очереди. Отец избегал её взгляда. Катя улыбалась, как будто предлагала сходить за хлебом. Дима уже представлял, как будет жарить шашлыки на балконе её квартиры. — Я… должна? — наконец выдавила Марина. — Ну да, — фыркнула Катя. — Ты же не эгоистка? Марина глубоко вдохнула. Это был не вопрос. Это был ультиматум. Тишина в кухне стала такой плотной, что можно было резать ножом. Марина почувствовала, как пальцы сами сжались в кулаки под столом. Она медленно подняла взгляд, встречаясь глазами с каждым из родственников по очереди. Мать нервно теребила край салфетки, избегая её взгляда. Отец уставился в свой бокал, делая вид, что внезапно заинтересовался узором на стекле. Катя сидела с высокомерно поднятым подбородком, а её муж Дима уже мысленно переехал в её квартиру – это читалось по самодовольной ухмылке. — Давайте я правильно пойму, — голос Марины звучал неестественно ровно, — вы собрались всей толпой, чтобы сообщить, что я должна отдать свою квартиру? Без компенсации? Просто так? Катя фыркнула и перекрестила руки на груди: — Ну почему сразу «отдать»? Мы же семья! Ты помогаешь племяннику встать на ноги. — Особенно учитывая, что квартира тебе вообще-то от бабушки перешла, — вставил Дима, наливая себе ещё вина. — Не сама же заработала. Марина почувствовала, как по лицу разливается жар. Квартиру она действительно получила в наследство, но последние пять лет одна выплачивала за неё ипотеку, которую бабушка не успела погасить. — Бабушка оставила квартиру мне, — твёрдо сказала она. — И я за неё платила. — Ну и что? — махнула рукой тётя Люда. — Тебе одной три комнаты не нужны. А Сашке с невестой где жить? В съёмной однушке? Отец наконец оторвался от изучения бокала и тяжело вздохнул: — Марина, ну будь разумной. Ты же не собираешься замуж, детей у тебя нет… — А если бы собралась? — резко перебила его Марина. В кухне на секунду повисло недоумение. — Ну… — замялась Катя. — Ты же уже не в том возрасте, чтобы рожать. Тебе скоро сорок. — Тридцать пять, — сквозь зубы поправила Марина. — Ну вот видишь! — Катя развела руками, как будто это что-то доказывало. — А Сашке всего двадцать пять, вся жизнь впереди! Марина вдруг осознала, что сидит за столом с чужими людьми. Эти лица, знакомые с детства, сейчас казались ей карикатурно-чужими. — И что, — она нарочито медленно обвела взглядом всех, — если я откажусь? Наступила пауза. — Ну… — мать заерзала на стуле. — Мы просто думали, что ты… что ты не будешь жадничать. — Да она просто бессердечная! — всхлипнула тётя Люда. — Собственного племянника на улицу выставить готова! — Я его на улицу выставляю? — Марина засмеялась, но смех вышел горьким. — Он что, у меня сейчас живёт? — Марина, — отец вдруг стукнул кулаком по столу, заставив звякнуть посуду. — Хватит! Ты позоришь семью своим эгоизмом! Марина медленно поднялась. Её руки больше не дрожали. — Хорошо, — она намеренно говорила тихо, заставляя их прислушиваться. — Давайте я скажу вам вот что. Все замерли в ожидании. — Квартиру я не отдам. Ни сейчас, ни потом. Ни Сашке, ни кому-либо ещё. Катя аж подпрыгнула на стуле: — Да как ты… — Я не закончила, — холодно оборвала её Марина. — Вы сейчас все здесь сидите и осуждаете меня. Но давайте вспомним: Она повернулась к Кате: — Когда ты разводилась с первым мужем и тебе негде было жить, кто тебя пустил в свою квартиру на полгода? Катя открыла рот, но Марина уже перевела взгляд на мать: — А кто платил за твою операцию, когда тебе срочно нужно было, а папа сказал, что «денег нет»? Мать покраснела и опустила глаза. — Или ты, дядя Вася, — Марина повернулась к нему, — кто каждый раз отдавал тебе деньги «в долг», которые ты тут же пропивал?…
Марина стояла посреди кухни, где запах остывшего борща и пережаренных котлет казался теперь удушливым. Родственники молчали. Все её «поддержка» — эти люди, которые годами звали её «наша Маришка» — смотрели сейчас, как на чужую.
Она посмотрела на них спокойно, почти без эмоций, будто внутри что-то окончательно оборвалось.
— Так вот, — продолжила она, — я устала быть вашим кошельком, жилеткой, запасным вариантом. Я помогала вам, потому что думала, что мы семья. А оказывается, я просто удобная.
Она села обратно, аккуратно поставив локти на стол. Вилка звякнула, когда она её отодвинула.
— Всё, — тихо добавила Марина. — С этого дня я никому ничего не должна. Ни квартиры, ни денег, ни объяснений.
Катя побагровела.
— Да ты просто… просто завистливая! Тебе обидно, что у тебя ни семьи, ни детей! Вот и всё! — выкрикнула она, ударив ладонью по столу.
— Катя, — устало произнесла мать. — Не начинай…
— А чего не начинать? — не унималась сестра. — Она же нас всех тут грязью поливает!
— Я вас не поливаю, — спокойно ответила Марина. — Я просто перестаю быть вашим спонсором.
Она встала.
— И да, — добавила уже у двери, — бабушка оставила квартиру мне не случайно. Она знала, кто из нас умеет ценить труд.
Тишина была такой, будто кто-то выключил звук.
Марина вышла в прихожую, надела пальто и захлопнула за собой дверь.
На улице было холодно. Октябрьский ветер срывал листья с деревьев, закручивал их в вихри, гнал вдоль тротуара.
Марина шла медленно, чувствуя, как с каждым шагом отпускает тугую пружину в груди.
Слёзы подступали, но она сдержалась. Не потому что не хотелось — просто не было сил.
Она дошла до остановки, села на лавку и уставилась в серое небо.
«И вот так, — подумала она. — Вся семья. Столько лет вместе. И в один вечер всё кончилось».
В голове крутились слова Кати: «Ты же не собираешься замуж, детей у тебя нет…»
Когда-то это её ранило. Сейчас — вызывало только усталость.
Дома Марина сняла пальто и просто опустилась на пол.
Сидела долго, глядя на собственные ботинки, пока не зазвонил телефон.
На экране — «Мама».
Она посмотрела на звонок, не ответила.
Через минуту — снова.
И снова.
На четвёртый раз она всё же взяла трубку.
— Алло?
— Марина… — голос матери звучал тихо, устало. — Не кричи, пожалуйста.
— Я и не кричу, — сухо ответила Марина. — Ты что-то хотела?
— Мы… наверное, перегнули палку.
Марина усмехнулась.
— Наверное?
Пауза.
— Катя вспылила, — продолжила мать. — Но ты же знаешь, у неё язык без костей.
— Она не одна вспылила, — сказала Марина. — Вы все решили за меня.
— Мы просто хотели, чтобы Сашка…
— Мама, — перебила Марина. — Я не обязана решать ваши проблемы. Понимаешь? Не обязана.
В трубке снова повисло молчание. Потом мать тяжело вздохнула:
— Понимаю. Просто… не ожидала, что ты так.
— А как?
— Так решительно.
Марина прикрыла глаза.
— Просто устала, мама.
Неделя прошла в тишине.
Никто не звонил, не писал.
Марина думала, что ей станет легче, но пустота внутри оказалась странно вязкой.
Она работала, приходила домой, ела кое-что наспех и ложилась спать, почти не чувствуя вкуса жизни.
Вечером, в пятницу, кто-то постучал в дверь.
Марина насторожилась. Никого не ждала.
— Кто там?
— Это я, — голос отца.
Она открыла.
Отец стоял с бутылкой вина и двумя пластиковыми стаканами.
— Можно? — спросил он неловко.
— Заходи.
Они сели на кухне.
Отец налил вино, долго молчал, потом сказал:
— Ты была права.
Марина удивлённо подняла глаза.
— Насчёт чего?
— Насчёт нас всех. Мы привыкли, что ты — удобная. Всегда спасёшь, поможешь. И когда ты сказала «нет», это всех выбило. Особенно Катю.
Он сделал глоток.
— Знаешь, я не горжусь, что тогда поддержал их. Просто не хотел ссор. Но вышло хуже.
— Пап… — начала Марина, но он поднял руку.
— Дай договорить. Я всю жизнь учил вас, что семья — это святое. А сам допустил, чтобы на тебя накинулись как на врага.
Он посмотрел на дочь.
— Прости.
Марина почувствовала, как внутри что-то дрогнуло.
— Спасибо, — тихо сказала она.
— Только не думай, что я теперь прошу передумать. Никто ничего не требует.
Он помолчал, потом улыбнулся уголками губ:
— Но, если честно, ты тогда выглядела… страшно.
Марина рассмеялась впервые за долгое время.
— Я и сама себя боялась.
— И правильно. Иногда без этого не услышат.
Они выпили. Разговор перешёл на нейтральные темы — про работу, про погоду, про новый забор у соседей.
Когда отец уходил, он задержался в прихожей и сказал:
— Катя хочет поговорить. Но боится, что ты не откроешь.
— Пусть позвонит.
Он кивнул.
— Хорошо.
Катя позвонила через два дня.
Марина долго смотрела на экран, прежде чем ответить.
— Привет, — осторожно сказала сестра.
— Привет.
— Я… ну, я хотела извиниться.
Марина молчала.
— Мы тогда… перегнули. Я понимаю, что вели себя, как… — Катя запнулась. — Как идиоты.
— Это мягко сказано, — заметила Марина.
— Да. — Катя нервно усмехнулась. — Слушай, я просто… испугалась. Сашке реально негде жить, и я подумала, что ты поможешь. А потом как-то всё завертелось.
— Катя, я не против помочь, — тихо сказала Марина. — Но помощь — это когда просят, а не требуют.
— Знаю. — Катя тяжело вздохнула. — Слушай, если хочешь, я приеду. Просто поговорить. Без ультиматумов.
— Приезжай.
Встреча прошла на удивление спокойно.
Катя выглядела усталой, с синими кругами под глазами. Она принесла торт.
— Перемирие, — сказала слабо улыбнувшись.
— Принято, — ответила Марина.
Они пили чай, разговаривали о чём угодно, только не о квартире.
Лишь под конец Катя сказала:
— Я всё время думала, что ты живёшь легко. Без мужа, без детей — вроде свобода. А теперь понимаю, как глупо это звучит.
Марина усмехнулась.
— Свобода — не всегда лёгкость.
— Наверное.
Катя посмотрела на неё с грустью.
— Прости меня, ладно?
Марина кивнула.
— Ладно.
Через пару недель они снова собрались — вся семья.
Без торжественности, без «семейных советов». Просто ужин.
Мать приготовила оливье, дядя Вася даже пришёл трезвый.
Когда Марина вошла, все на секунду притихли, но без напряжения.
Мать первой подошла, обняла.
— Спасибо, что пришла. Я боялась, что больше не захочешь.
— Захочу, если без ультиматумов, — ответила Марина с улыбкой.
Отец хмыкнул:
— Ультиматумы отменяются. Семейный совет постановил.
Все засмеялись.
Тётя Люда неловко добавила:
— А я тут пирог твой любимый испекла. С вишней.
— Спасибо, тётя Люда.
Сели за стол. Было всё так же шумно, но уже без яда. Катя рассказывала, как Сашка с невестой нашли недорогую съёмную квартиру. Мать смеялась, вспоминая молодость.
А Марина ловила себя на мысли, что впервые за долгое время чувствует не раздражение, а просто… тепло.
Когда все разошлись, мать подошла к ней на кухне.
— Мариш, — сказала тихо. — Спасибо, что не отвернулась от нас.
— Я не могла, мам. Просто… мне нужно было сказать «нет».
— И правильно. Иногда надо.
Мать вздохнула. — Мы все привыкли, что ты сильная. А забыли, что тебе тоже может быть больно.
Марина кивнула, чувствуя, как глаза защипало.
— Главное, что теперь всё ясно.
— Да, — сказала мать. — Теперь ясно.
Ночь она встретила на балконе. За окном шёл мелкий дождь.
Город спал. Где-то вдали слышался лай собак, гудок электрички.
Марина обняла себя руками, вдохнула холодный воздух.
Впервые за долгое время ей было спокойно.
Не радостно, не легко — просто спокойно.
Она знала, что отношения с семьёй уже не будут прежними. Но, возможно, и не должны.
Теперь они видели в ней не девочку, которой можно управлять, а взрослую женщину, умеющую сказать «нет».
И, пожалуй, это была лучшая форма любви — честная, без долгов и манипуляций.
Она допила чай, поставила кружку на подоконник и посмотрела на огни внизу.
Маленькие, тёплые, живые.
Впереди было много всего — неизвестного, нового, но своего.
И Марина впервые подумала:
«Пусть. Главное — теперь я живу для себя».
